Затяжное июльское ненастье. Дождь льет с серого свинцового неба частыми тонкими струйками. – Прохудилось небушко. Вот заготовили бы побольше прутьев, сейчас бы корзины плели, – ворчит дед. Ненастье испортило все наши планы. Дед давно на пенсии, у меня отпуск. Делать нечего. Мы сидим в комнате за столом и разговариваем. – Теперь вода в реке прибудет. Рыбалке - конец! – Это почему? – удивляюсь я. – Потому что с водой в реку всякая грязь течет, удобрения с полей и прочее, а с ней много корма, а иногда и отравы для рыбы. Клевать теперь не будет. Ты гляди!.. – дед подходит к окну, – А детям и ненастье нипочем, играют под дождем. И я эдакой же был. – А ты помнишь детство? – Отлично помню, как вчера было. Даже стихи помню, что в школе учили: "Прибежали в избу дети, в торопях зовут отца: "Тятя! Тятя! Наши сети притащили мертвеца…" Революцию? Помню, и как Первая Мировая началась”. – А река с тех времен сильно изменилась? – Местами - си-ильно! – Расскажи что-нибудь о тех временах! – Что же? Что-нибудь смешное, разве?… Любили богачи дома на высоком Ветлужском берегу ставить. Тут недалеко от Воскресенска генеральша жила: ну, вдова генеральская. Дом-от ее у самого обрыва на угóре стоял, кáжду весну обрыв подмывáло, и он осыпáлсь. И вот, она приказала затопить у берега две баржи песку. Что же?… Берег осыпаться перестал, а река сделала криýль. И так там вертело!!! У того криуля часовня на берегу стояла в честь Николая Чудотворца, в народе ее прозвали “Никола вертячий”. Бывало, адуи^1 плоты ведут, а плот-от у них и завернет, да и начнет вертеть на одном месте. Так, чтобы “Никола пропустил”, кто-нибудь из плотовщиков, задолго до подхода плота, уж гонит в ботнике^2 на одном весле вперед, причалит к берегу и бегом в часовню; положит там в копилочку копейку, али две и скорее назад. «Теперь проедем, плот не отурит».. – Что значит “отурит”? – Закрутит на одном месте… Однажды шла служба, всё чин по чину, дьякон ектению возглашает, а сам всё в окно поглядывает. И вдруг, вместо положенных слов заговорил: “Отурило-отурило!” Батюшка из алтаря выскочил: “Что ты, отец дьякон, Бог с тобой!” А тот: “Плот-от отурило!” “Ну, дак что? Службу надо вести!” Какое там! Уж народ-от весь на берегу. Убежали из часовни на реку смотреть. Что делать? Искушение! Соблазн! В дедовом рассказе нет осуждения ни поступку дьякона, ни действиям верующих. Он, словно сожалея о случившемся, винит во всем какую-то тёмную силу - соблазн. – Рыбачить генеральша мужикам запретила на четырех верстах по Ветлуге: в двух выше от имения, в двух - ниже. Да кто же ее послушает? Яры-то рыбные! Вот, докладывают ей, что в полутора верстах от усадьбы на противоположном берегу реки мужики рыбу ловят. Она спросит: “Давно ловят?” “С полчаса” “Пусть ловят. А через час-полтора мужиков задержать и ко мне”. Через полтора-то часа уж мужики-то с уловом будут! Генеральша улов посмотрит, стерлядей отберет, остальное отдаст рыбакам. “Чтобы больше не рыбачили тут! Ясно?!” “Слушаемся!…” Да, как же? На следующий день опять ловят. Генеральша - со стерлядям, мужики - с рыбой. Да... Всё говорили, что очень она богатая была. Как революция-то сделалась, имение сразу разорили, дак, говорят, ничего не нашли, одни стáры бочки в подвале, да мебель - рухлядь. Правда, могли они всё с собой забрать. – Что с собой? – А в имении прямо из дома был сделан подземный ход в поле. В случае, если нападут разбойники, они бы ушли по подземному ходу. Так, когда к ним пришли национализировать, их уже не было. Говорят, они по этому ходу убежали. – И какова же их дальнейшая судьба? – А не знай! Я не интересовалсь, а сейчас уж точно никто не знает. То время было смутное. Тут, не сказать, чтоб очень далеко, узкоколейка была: лес заготавливали и до Бора возили. Как всё это в семнадцатом началось, на узкоколейке бронепоезд появился. Я его видел. Едет вперёд, флаг царской, а надпись на боку: “Вся власть временному правительству!”; едет назад, флаг красный и надпись: “Вся власть советам!”; обратно едет, флаг черной с костям и надпись: “Власть советам! Землю кадетам! А крестьянам - ничего!” Это анархисты едут. – И анархисты здесь были? – Были. Я одного знал, в гости к нему ходил. Умный мужчина. И, я вот что думаю: строй анархической лучше, нежели наш. Он дисциплины требует огромной, самодисциплины. При нашем строе тебя контролируют, а при анархии - нет. Очень высокую сознательность надо иметь. А потому, общество будет развиваться так: капитализм - социализм - коммунизм - анархизм. – Может, еще скажешь, царь будет? – А вот увидишь, политика перемениться. И церкви снова откроют. Да-да, я знаю! Только жизни хорошей не сделают. И так попробуют жить и эдак. И все будет казаться, что вот, еще чуть-чуть, прéждни ошибки исправим и заживём, а все одно - не ладно будет. Тогда и НЭП опять введут с потребкооперацией и товариществами разными, дкльцы-воротчлы появятся, но и это долго не продлиться, лет пятнадцать-двадцать. Все перепробуют и завоют. Вот тогда про царя и вспомнят. Почитай, весь народ за царя будет! И не смейся! Царь будет, это точно! И жизнь тогда наладится, при царе только хорошей станет. Но это уж перед концом света будет. – Разве, при царе хорошо жили? – По-всякому. Были и богатые, и бедные, конечно. Но такого, как после революции началось, не бывало. – Что началось? – Развал какой-то началсь. Сказали, что свободу дали. Не то Демьян Бедный, не то другой кто тогда стих написал: “Ох, как тетушка Ненила Революцию срамила: "Вот свобода, так свобода! Нету хлеба у народа. При царе же Николашке, Ели белы калабашки. А у нашего совету Ничего нету!"” Мы, сначала не боясь, эти стихи пели, уж потом научились язык за зубам держать. До революции были и богатые, и средние, и бедные. А после революции - только бедные. – А кто был самый богатый в этом крае, самый властный? – Как кто? Собакин! Это потом уж появились богачи Левашовы, лесопромышленник Беляев, Пузеевы, Штановы и прочие, а сначала всем владел Собакин. Настоящая-то его фамилия, вроде, Сибирский, а Собакин - прóзвищё. Вся вотчина Ветлужская была ему принадлеженá. И вот, этот Собакин женился на…, на… Да, что это?… Захлестнýло! Ну, ладно, вспомню. В общем, этот Собакин был нехороший человек! Гроб специальной был припасён, разукрашенной весь. Станет Собакину скучно, он возьмет и в гроб ляжет. Всю дворню соберут: “Войте! Хозяин помер!” А Собакин из гроба: “Хорошеньче выть у меня! Аксинья, что плохо воешь, или рада, что хозяин помер?” “Да, что вы, батюшка, от всего сердца и души вою”. Вот эдак развлекался. Злой был, как собака, не то, что Беляев с Левашовым. Те много хорошего делали и развлекались лихо, но по-доброму. Каждый месяц собирались и решали: “Что в этом месяце хорошего сделаем?” “Давай новых лошадей пожарной охране купим?” “Давай! А еще что?” “Вот в этом доме многодетная женщина овдовела”. “Надо помочь! Детей ее выучить надо”. “Оплатим?” “Оплатим!” А то, Левашов пьяной поедет на лошадях кататься по деревням. Смотрит, где дети играют у дороги, подъезжает: “Дети, дождь идет!”, и горсть серебряных монет вверх кидает, потом еще и еще. Теперь в другую деревню. Ребятишки домой прибегают, приносят полны подолы монет. Батько-то таких денег в месяц не заработает. Али так еще… Сидят Беляев с Левашовым, празднуют чего-нибудь. Скучно! Беляев говорит слугам: “Вон лежит пьяной у дороги. Подите и осторожно, чтобы не разбудить, принесите сюда, да в горницу на кушетку положите”. А в горнице вся стена в иконах, потолок, как в церкви, куполом, а на нем ангелы нарисованы. Тем временем маленькую девочку нарядят в беленькое платьице и крылья ей прикрепят сзади. Научат ее, чего говорить, и пьяного будят. Тот просыпается, перед ним иконы и девочка с крыльями. “Ой! Где я?” “В Раю, дяденька”. “Так я, что же, помер?” “Помер, дяденька” “Ай-ай-ай!… А ты кто?” “Я - ангел. Что ты хочешь, дяденька?” “Ангел, а можно мне рюмочку?” “Можно”. Уйдет девочка на кухню, ей там подадут рюмку водки на блюдечке, несет пьянице. “Ой, спасибо, ангел. А можно еще?” “Можно” И так рюмочки четыре, пока снова не заснет. Беляев тогда говорит: “Пойдите и положите его на прежне место”. Снова унесут пьяного на улицу. А Беляев увидит городового: “Что это у тебя непорядок какой, пьяные на дороге валяются”. Городовой подойдет к лежащему, тычет его саблей в бок: “А ну, вставай!” А тот ему: “Ангел, рюмочку!” “Что?! Какой я тебе ангел? Ты еще издеваешься? Да я тебя!...” А тот никак не поймет: откуда в раю городовые? – Ты называл еще фамилии Пузеев и Штанов. Село Пузеево не в честь ли этого богача названо? – Да не такой уж он богатой был. Генерал отставной. То ли всё Пузеево, то ли несколько домов там его имением было. Село ли по его фамилии названо, или наоборот: его фамилия от названия села происходит - не знаю. А Штанов точно был богат, но его богатство, как-то разошлось быстро, и лес его повырубили. Хотя старожилы до сих пор этот лес “штанами” называют. Интересно, что оставшийся лес этот имеет форму штанов. Этих богачей сейчас мало кто помнит. Да, видно не в богатстве дело, а в широте души, что ли…. Вон, Лещёв купец!... Мельников-Печерский его поминает в своем романе “В лесах”, а дом Лещёва двухэтажной до сих пор на нашей улице стоит. Дом-от стоит, а о Лещеве уже давно никто не помнит. А о Левашове или Беляеве помнят. Те - жертвователи были, любили помогать и конкуренции в торговле своей не боялись. – А взаймы давали? – Хм!… Пришел мужичонка к Левашову: “Не дадите ли взаём тысячу рублей? Дело своё хочу открыть”. “Не дам!” “Ну, дак простите за беспокойство!” “Стой! Куда пошёл? Разве на тысячу рублей своё дело откроешь? Ничего у тебя не выйдет. Прибыль, если и будет, то маленькая; одна суета. Проси пять тысяч - дам! И дело поставить помогу”. Берет пять тысяч на год. Год проходит - отдавать нечем. “Не гневись, барышь мал, отдать не могу”. “Ничего, бери ещё, если надо, тыщи три. Делай дело! Я с этих денег и процентов не возьму. Я ведь знал, что за год ты не наладишь. Да не торопись отдавать, на ноги становись”. И ведь поставит дело, и долг отдаст, и сам заживет, Левашова благодарит. А тот: “Помни, как тебе помог, другим помогай, не скупись, а бедному и просто так подай. Ведь мы живём не правильно. Мы с Беляевым говорили - это неправильно, когда одни очень богатые, а другим есть нечего. Богатые должны бедным помогать. На то им и имение дано”. – А много народа на них работало? – Не скажу… А вот, как дела Беляев принимал у своих управляющих, знаю. Те с утра в приемной сидят с бумагами, ждут. Слуга докладывает: “Проснулся, завтракает, сейчас принимать будет”. Вот начинается прием… “Капустин! Давай отчет! Что ты мне за бумаги подаешь? Это отчет? Гляди ко, да ведь от него вином пахнет и стерлядями, да еще духами женскими. В кабаках мои деньги прогуливал?” “Что Вы, как можно!” “А почему же от бумаг так несет? Я чую! Отчет не приму!” “Ей Богу, все по честному!” “Ну ладно, сегодня отчет принимаю, но так - в последний раз!” Потом и у другого также примет: “Вином пахнет! Духами!” – Какие же отчеты принимал Беляев? – Он много чем занималсь, но всё больше лесосплавом. По Ветлуге в Волгу, а там до Астрахани его беляны^3 ходили. – Беляны? – Да! Большущие баржи, из бревен сделанные, и груженые тоже лесом. А на палубе избы стоят и поленницы. Приплывут в безлесные места, там их все по бревнышку разберут. Мне рассказывали, что бывали целые деревни “мартышечные”. – ? – Сейчас объясню… Вот плывёт беляна по низовьям, лéса там нет, степи одни. Мужичонка местной (не знай, какой уж они там национальности), садится в лодку и гонит к беляне на одном весле. Подъедет к борту и орёт: “Русский - дурак! Русский - большой дурак!” Ну, у ребят на беляне нервы не выдержат, они схватят по полену из поленницы и в обидчика.
А тот ловко увернется, достанет плавающие полена из воды, уложит их в лодку и снова за беляной: “Русский - савсем дурак!” А на беляне уже ждут, в каждой руке по полену. И что же мужичонка?.. так ловко уворачивается, что ни одно полено в него не попадёт. Наберет полную лодку дров, и домой. Вот их “мартышками” и прозвали. – Как же беляна плыла, сама? – Сама! Сзади большой груз был специально привязан, по дну тащился, чтобы из фарватера не выйти, да и всяких других приспособлений было придумано немало. – Что же получается,… выходит, беляна медленнее течения двигалась? – Верно! – Сколько же времени она до Астрахани плыла? – Дак, наверно, месяц, что ли-то… Считай сам: версты три в час по семнадцать часов в день. Что получается? – Получается, за месяц чуть больше полутора тысяч километров.
– А до Астрахани, должно, столько и есть. Вот, что значит лесопромышленник, дом-от какой себе Беляев сделал. Сколько уж лет прошло, а стоит как новой. Построил он его году в 1904-м. Каждо бревно заставлял через кольцо пропускать… – Зачем?
				– Затем, чтобы подобрать для строительства только такие бревна, у которых размер по толщине и в начале, и в конце бревна одинаковой. Если где, между кольцом и деревом, зазор появлялся такой, что можно было палец просунуть - то это бревно для строительства не брали. Наверху террасы сделаны, там Беляев чай любил с гостям пить и на Ветлугу смотреть. Если весной за полтора-два часа ни одна его беляна по реке не проплывала, он управляющему разгон устраивал.
“Почему баржи неравномерно идут? Нужно, чтобы на прямом участке реки с одной беляны другу видно было!” – Так часто ходили? – Это и в целях безопасности делалось. Ведь, всяко бывало: одна на мель сядет, у другой канат с грузом порвёт. Сплавщики друг друга выручат.
– А где беляны строили? – А на песках, на отмели огромной под Ватрухиной горой, где пляжи-то на три километра тянуться. Там их зимой и строили. А летом, когда всё это место вода затопит - беляны и всплывут, будут стоять на якорях и по очереди до Астрахани отправляться. – А дом Левашова тоже сохранился? – А как же? У автостанции большущий кирпичный дом, где сейчас военкомат - это и есть Левашовский. На первом этаже у него шикарный магазин был. Сам Левашов любил хвастаться: “Пусть ко мне в магазин человек зайдет, до голá разденется, а я его во всё новое одену с ног до головы по его размеру и званию”. Вот какой магазин был у Левашова. – Вроде, идет кто-то…
– Ба, да это Вадим! Он обычно на неделю приезжает или на весь отпуск. В сенях слышны шаги. Входит Вадим^1.		1. Вадим – племянник деда, сын его старшего брата, и, стало быть, мой двоюродный дядя.
– Можно? – Пожалте! – встает навстречу дед, – Вадим Саныч собственной персоной! – Так точно, здравствуй дед, здорово племянник. Вот приехал рыбу на озере половить. – Какая сейчас рыбалка, – удивляюсь я, – на улицу не выйти, третий день льёт без перерыва. И конца этому ненастью не видно. – Для нашего деда ненастье не проблема, он его прекратить может. – Что ты говоришь-то? Я знаю, что дед много чего может: грыжу заговорить или баушку из Нестиар через печную трубу позвать, но погоду менять никто не может. – Ошибаешься. Дед! Сделаешь нам погоду к завтрему для рыбалки? – Сделаю, коли поможете. А сейчас айдате на кухню чай пить, а можно и по рюмочке. Всё время, пока идёт трапеза, я сгораю от нетерпения, хочу узнать смысл шутки об изменении погоды. “Как же они собираются меня разыграть?” – думаю я, – “Пусть разыгрывают, должно быть это весело”. Наконец я не выдерживаю и спрашиваю.: – А когда же погоду будем делать? – Да-да, погоду! – спохватывается Вадим, – дед, командуй! – Дак, что командовать, чай знаешь… Берите бумагу и карандаш. Так всегда погоду в старину делали. – Что сделать-то надо? – не понимаю я. – Надо написать на бумаге сорок плешивых. – Зачем? – Потом скажу: “Сорок плешивых, проясните погоду!” и эту бумажку на дождь выброшу. – Ну и что? – А то! Плешивые станут об облака лысинами тереться и в небе дыру протрут. Ненастье и прекратиться. Мне нравиться эта смешная игра. Начинаем писать список. – А умерших можно? – Всех можно! – Тогда Хрущева запиши Никиту Сергеевича. – Есть, записал… *** Мы пишем уже целый час, а в списке только тридцать пять человек. Больше лысых мы просто не знаем. – Стой! – говорит Вадим, – у меня начальник на работе лысый. – Тридцать шесть! – Ну, меня запишите, – говорит дед, – я тоже почти лысый. – Тридцать семь! Мы молча думаем еще минут десять. – Всё, баста! – говорит Вадим, – Пока мы этих троих оставшихся напишем, ненастье само кончится. Мы дружно смеемся. Проходит еще полчаса. Я снимаю с веревки, высохшее на чердаке белье. Внизу слышится громкий топот, сначала во дворе, потом в сенях. Слышен скрип двери и громкий голос Вадима: – Есть! Вспомнил! Еще одного вспомнил! “Орет, как ненормальный” – думаю я, и тут же вспоминаю, что на задней улице живет полусумасшедший мужчина, совершенно лысый. Я сбегаю по лестнице вниз, производя шума больше, чем Вадим: – И я!… И я знаю! – Тридцать девять! Ну!? – Да, право, ничего в голову не идёт. – Тьфу ты! Взрослые люди, а занимаемся какой-то ерундой. Лучше радио включи, сводку погоды послушаем. Сейчас без пяти шесть, а в шесть погоду Горький передавать будет. Мы замираем у репродуктора. Прогноз безрадостный. – Дед, а из тех, о ком ты мне сегодня рассказывал, был кто-нибудь лысым? – Верно! Анархист-от лысым был. – Пиши!!! – в один голос восклицаем мы с Вадимом. Итак, плешивые написаны, можно бросать бумагу “на дождь”. – Пошёл бросать, – говорит дед. – А когда теперь разъяснит? – Можете собираться на рыбалку. Завтра с утра будет солнечно. Я не обращаю внимания на слова деда, а Вадим напротив, каждые пятнадцать минут подходит к окну и внимательно смотрит на небо: – Ну, давайте, плешивые!… Еще через некоторое время слышу с кухни радостный крик Вадима: – Есть! Молодцы, плешивые! Мы выходим на крыльцо. Дождя нет, а в серых вечерних облаках большая дыра, через которую видно голубое небо. Проходит еще два часа и небо очищается полностью. И в самом деде, завтра - на рыбалку.
	***
Старина-старина. Какие люди жили! Даже погоду делать умели. Ну, чудеса!…
	Рассказы
Главная страница				Литературная страница